А не размочить ли мне давно не обновляемый журнал новогодним рассказом? Пускай он и написан почти два года назад. Нигде не публиковалось.
НОВЫЙ ГОД В СТАРОМ МИРЕ
На географических картах не ставится ударение. Я собирался на ПинЕгу, а приехал на ПИнегу, ЧешегОра оказалась ЧЁшегорой, река ЕжУга Ёжугой, родина Иоанна Кронштадтского — СУра, а вовсе не пензенско-чувашская СурА. К счастью, настоящее произношение топонимов стало не единственным моим открытием на Пинежской земле. Ведь до сих пор я и моя спутница Людмила искали на высоких широтах мест скорее безлюдных, будь то северокарельские порожистые реки или заповедные территории на Вишере и под Кандалакшей. Впервые мы решили приоткрыть Север через его людей.
ИДЕЯ ФИКС
Началось всё с желания двух безнадежно городских жителей уехать куда-нибудь «в зиму» из слякотной Москвы и со смутного воспоминания не то газетной статьи, не то телевизионного сюжета, не то худлита а-ля Аркадий Гайдар. Какие-то волонтеры на праздники выезжали в глушь, чтобы привезти подарки и скрасить одиночество живущих там стариков. Начались поиски в Интернете и среди знакомых, связанных с Севером и благотворительностью. Сейчас я уже не уверен, была ли у воспоминания реальная основа, или я давным-давно выдумал волонтеров-путешественников сам, ибо в информационном пространстве о подобных акциях не нашлось вообще никаких следов. Зато мы познакомились с замечательными людьми из фонда «Старость в радость» и приняли деятельное участие в сборе и сортировке новогодних подарков для жителей и сотрудников домов престарелых. Но развозом сюрпризов по адресатам предлагалось заниматься до и после праздника, для этой работы требовались артисты и добровольцы с вместительными автомобилями, а потому мы искали другие варианты.
Вскоре я узнал о существовании Чёшегоры, маленькой деревеньки в архангельской области, куда в своё время натоптал тропинку фотограф Владимир Шрага. Он и откликнулся на наш сетевой призыв, предложив навестить трех доживающих там свой век бабушек, с которыми познакомился в одном из путешествий по Пинеге. Яндекс сократил географический поиск до нескольких секунд: между Москвой и Чёшегорой — ровно тысяча километров санного дед-морозовского полета, а вот составление маршрута для перемещения человека в этот «таёжный тупик» заняло почти полный рабочий день.
Первой проблемой являлось попадание в Архангельск, потому что билеты на предновогодние поезда давно кончились. Вторым шагом предстояло достигнуть поселка Карпогоры — весьма удаленного от областной столицы центра Пинежского района. Автобуса в Карпогоры нет, единственный общественный транспорт в те края — это поезд, отправляющийся из города рыбаков раз в сутки. Как можно догадаться, на него билетов не было тоже. Наконец, финальный отрезок пути, 30 километров по грунтовой дороге от райцентра до Чёшегоры, должен был преодолеваться на автобусе, который стартовал от станции по факту прибытия на нее поезда, но не каждый день, а три раза в неделю. Не попал на автобус — сиди до утра на станции, ведь приходит поезд за полтора часа до полуночи.
Чтобы подтвердить наличие автобуса, я искал телефон автостанции, потом звонил в районную администрацию, потом — местному транспортному чиновнику. Хорошо, что мы не воспользовались его информацией и передвигались на попутках. Говорят, что ПАЗик капитально сломался прямо накануне новогодних праздников, и маршрут снова отменили.
Ехали автостопом. Уже вечером миновали отворот вблизи Холмогор — дальнобойщик объяснил, что здесь в Карпогоры почти не ходят, поскольку приходится переправляться через Двину, что весь трафик в Пинежье идет из Архангельска по правому берегу. Мы ночевали в городе, утром Пинежский автобус довез нас до Белогорского, а там, сразу за рекой, очень быстро поймалась легковушка в сторону райцентра. Трасса оказалась значительно оживленней, чем это представлялось по рассказам на форумах. Автомобили следовали приблизительно с пятиминутным интервалом. До двухтысячных годов здесь могли ездить лишь джипы и лесовозы, а сейчас в Карпогоры ведет круглогодичная гравийка, и передвигаться по ней зимой особенно приятно. Оказалось, что и дорогу вдоль Пинеги поддерживают в пристойном виде. Грейдер очистил снег, движение между редкими уцелевшими деревнями и поселками не прекращалось ни 31-го, ни даже первого числа.
СЕЛЕНИЯ ПУСТЫЕ И НЕ ОЧЕНЬ
А в Чёшегоре нас никто не ждал... К концу 2012 года из трех знакомых Шраге бабушек в деревне оставалась одна Римма Петровна. Но и она стала постоянно болеть. Висячий замок на дверях еще совсем недавно обитаемого дома может говорить о чем угодно, но мы надеемся, что давно собиравшиеся забрать старушку в город родные просто выполнили своё обещание раньше времени. В середине зимы Солнце на средней Пинеге восходит около 11 утра, а за горизонтом скрывается уже в четыре. В четыре мы и покинули Чёшегору: с несколькими десятками жилых дворов она показалась слишком оживленной, слишком не соответствующей целям путешествия. Деревня запомнилась нам впервые увиденными вне музейной ограды огромными северными избами и высоким срубом, в котором угадывался остов старинной часовни.
Следующая деревня оказалась совсем пуста. Не лаяли собаки, хоть и были видны на тракторной колее собачьи следы, никто не ходил по девственным сугробам к запертым дверям и калиткам и не топил печей. В рядах изб, и так строившихся на почтительном расстоянии друг от друга, зияли проплешины, кое-где дома и амбары стали кучами бревен. Лишь одно крыльцо было расчищено от снега, да хозяин безвестно отсутствовал. Позже мы узнали, что всё постоянное население Кочмогоры – пьяница-цыган и совершенно глухая асоциальная старуха, неделями не покидающая своей избы. Не то люди, не то призраки, что проходят по снегу без следов и греют жилище, не выпуская дыма.
Название «Кочмогора» связано со словом «корчма» - местом, где можно поесть и выпить. Самих жителей обзывали «солкники» как выпекаемые ими фирменные капустные или грибные пироги. Пустота сменила былое жизнелюбие, последние активные кочмогорцы перевезли свои избы в левобережное село Пиринемь.
По сгущающейся беззвездной темноте мы спешили в деревню Шаста, которая расположена еще на два километра ниже по течению Пинеги.
РЕЧНАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
Хоть селения и следуют по берегам одно за другим, не стоит делать вывод, что в прошлом архангельские просторы были плотно населены. Как в Древнем Египте или Месопотамии люди жмутся здесь к наволокам — заливным лугам больших рек, потому что только на этих землях можно пасти скот и выращивать скупой на зерно северный колос. Таёжные почвы неплодородны, огромные пространства между Онегой, Северной Двиной, Пинегой и Мезенью являются уделом охотников, рыбаков и лесорубов, а эти категории населения никогда не селятся густо.
В русских документах Пинежье упоминается с 1137 года, славянские переселенцы, вероятно, стали проникать туда еще раньше. Найдя подходящий луг, землепашцы расчищали над ним высокий берег и ставили деревню. В местности, практически лишенной неровностей рельефа, даже рядовой утес казался значительным, и это сразу отразилось в топонимике: почти каждая деревня имеет в своём названии слово «гора». Там, где «гора» из имени потерялась, остается одно прилагательное женского рода: вместо «Марьино» говорят «Марьина», вместо «Труфаново» - «Труфанова». Приезжим из других регионов бывает трудно привыкнуть.
Речные названия Пинега, Покшеньга, Ёжма, Нюхча, Сюзьма и другие, оставила в наследство «чудь» – финно-угорские племена вепсов, коми и ненцев. Последние аборигены ушли сравнительно недавно — около сотни лет назад, будучи вытесненными из своей экологической ниши. Охотники русских деревень выбили зверя, техника выкосила исконные леса. Местные пенсионеры рассказывают, что во времена их молодости в тайге практически не оставалось волков, лосей и медведей, и что сейчас вероятность встретить зверя намного выше. Медведя называют ласково: «медведжка», а свои семейные охотничьи маршруты - «родовыми путиками».
В последнее время роль реки в жизни пинежцев неуклонно снижается. Лес теперь не сплавляют, а вывозят грузовиками, русло обмелело, прекратилась регулярная пассажирская навигация. Из главной транспортной артерии Пинега стала препятствием для перемещения людей. Летом автомобилистам приходится ждать паром или, оставив железного коня, искать лодочника на запустевших берегах. Зимой организуются ледовые переправы: ставятся вешки, равняются торосы и ставятся деревянные лесенки с умилительной табличкой «подай утопающему». Потеряли своё значение плодородные луга: хлеб на Севере выращивать дорого, молоко некуда сбывать. Коров практически не держат теперь даже в сравнительно благополучных деревнях.
ПОКИНУТОЕ СЧАСТЬЕ
Краеведы неожиданно производят название деревни Шаста от искаженного слова «счастье», но местные жители об этом, судя по всему, не знали, и разошлись искать счастье в иных местах. Нам повезло, что деревня вообще осталась обитаемой. Большой дом у дороги. Несколько освещенных окон, лай цепного пса, мерцание телевизора. Выбора не было, мы постучали и долго объясняли свою странную сущность через закрытые двери. Когда хозяева — чета крепких стариков — поняли, что мы не являемся офенями или скупщиками старины, то пустили в избу и, как стало ясно в последствие, очень обрадовались неожиданному визиту. Скука — вот что так упорно отрицают и так трудно переживают последние могикане Пинеги. Нам повезло вторично: последние шастинцы не пили, а скрашивали своё одиночество приемником, книгами и неожиданно добротным компьютером.
За предновогодней суетой, за нарезкой оливье мы узнавали друг о друге и о том месте, куда нас занесло. Николай почти всю жизнь проработал в совхозе, но совхоз исчез, а сельское производство пришло в упадок. Остатки коллективного хозяйства и единственный уцелевший на многие десятки километров коровник еще как-то существуют в соседней деревне Веегора. Предки старика охотились и ловили хариуса на Ёжуге: в избе до сих пор хранится выведенное из строя старинное кремневое ружье - «карамультук» - с толстым восьмигранным стволом и узким нарезным каналом. Этим орудием добывали пушного зверя.
Светлана родилась выше по течению и работала в райцентре. Она и сейчас, по возможности, ездит в Карпогоры — за астрологическими книгами, журналами, за консультацией по компьютерным делам. У пожилой женщины оказался живой и увлеченный ум, и хотя тема мистики была нам совсем не близка, мы беседовали о гороскопах без всякого отторжения, понимая, к тому же, что доставляем собеседнице неизмеримое благо быть выслушанной и полезной. И уж в полный восторг её привела случайно оказавшаяся в нашем подарке банка чайного листа с изображением символа года — змеи.
Подступало двенадцать. На телеэкране образовался президент, чтобы иносказательно посоветовать шастинцам и еще ста сорока миллионам россиян надеяться и полагаться на себя. На что еще надеяться и на кого еще полагаться людям, оставшимся, по их же словам, доживать в Пинежье свой век?
Светлана и Николай не выглядят несчастными и не собираются никуда уезжать. У них есть восторженный пёс, лес, река, телевизор, пенсия, почтовый адрес, в котором нет нужды указывать дом, и окна, выходящие на дорогу. И даже участок подоконника, с которого телефон может принять и отправить sms-ки. Дружат с соседями-дачниками, помогают сломавшимся водителям, помнят каждую этнографическую экспедицию, гоняют от крыльца алкоголиков и мешочников.
Утром мы смогли осмотреть Шасту. Деревня еще сохранила следы необычно строгой планировки: в 1907 году плотную и беспорядочную застройку погубил пожар, после чего сельский сход начертил две улицы и рекомендовал ставить дома друг напротив друга, «как в городе». От огня уцелело всего четыре дома и восемнадцативечная часовня Николая Чудотворца. «СожгАли мальчишки несколько лет назад», с местным колоритом сетует тезка Мир-Ликийского Угодника.
Стоят среди еще неглубоких сугробов огромные избы-дворы, стоят на четырех ножках, уберегаются от мышей срубы амбарчиков. Заколочены окна, обрушились со второго этажа балконы — одни слеги остались, двери замело. Вот он, типичный пейзаж бесперспективной северной деревни. Или так: крыльцо сгнило и заросло малиной, простенок между летней и зимней частями дома обвалился, в хлеву всё никак не сдается времени дубовая бочка, а в спальной комнате догнивает ткацкий станок. Шаста для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным...
ЧИКИНСКАЯ ДЕРЕВНЯ
Выполнив основную часть своей миссии, мы решили посвятить еще два дня людям и храмам Пинежья. А их, храмов, в действительности сохранилось очень мало. Так, во многих селениях есть дореволюционные деревянные часовни. Но, лишившись крестов, они практически неотличимы от старых хозпостроек. Главки церквей разобраны, шедевры северного зодчества успешно замаскировались под заурядные конторы, школы и клубы. Иные храмы, сохранившие своё убранство, подобно шастинской часовне сгорели в девяностые или двухтысячные. То, что посчитали целесообразным спасать, вывезли в архангельский музей «Малые Корелы».
Как ни странно, но в известном своим культурным консерватизмом Пинежье вообще мало действующих церквей. Отчасти это объясняется тем, что старые сёла опустели, а нынешние хоть сколько-нибудь многолюдные центры выросли уже в советские времена. В молодом и самом крупном посёлке региона, в Карпогорах, приход появился лишь недавно. Чикинская может служить обратным примером: упадок некогда богатой пристани и бегство населения сделали ненужными два больших деревянных храма. Мы спешили увидеть их остовы, пока время не слизало красоту огнем или гниением, как это случилось с великолепными комплексами в Шардонеми и на Едомском погосте.
Попутку ждали почти весь световой день. Без всякой надежды преодолеть своим ходом 40 километров, мы шли вперед или отдыхали на сложенных у обочины лесовозного маршрута штабелях бревен, украшая белый снег красными шкурками новогодних мандаринов. От Чаколы ехали до Труфановой, там – снова пешком, быстрым шагом через рукава реки и рыхлые сугробы на островах, чтобы успеть осмотреть церкви до полной темноты.
Чикинские храмы в своей ветхости выглядят старше, чем есть на самом деле. Церковь Богоявления, та, что южнее, построена в 1874-1887 годах. Специалист описал бы ее как «двусветный пятиглавый четверик, с малыми главками, поставленными над щипцами по центру фасадов, с трапезной и шатровой колокольней». Рядом – храм Покрова Пресвятой Богородицы, возведенный в 1904 году при помощи епископа Иоанникия и купца Амосова на месте сгоревшей двумя годами ранее шатровой церкви семнадцативечной постройки. Его колокольня почти не уцелела.
Летом неравнодушные люди из организации “Общее дело» прибрали внутренности меньшей, Покровской церкви, повесили несколько маленьких икон и пригласили духовенство из Верколы провести службу. Может быть, сюрреалистичная табуретка перед царскими вратами играла роль амвона, может, её уже после притащил какой-то шутник… Интерьер забытой церкви внушает не то преклонение перед апостольской бедностью и простотой, тешит надежду о возрождение, не то стреляет фантомной болью уже погибшего, но еще отбрасывающего тонкую тень края. В Чикинской почти не осталось прихожан: с колокольни мы увидели, что свет горел только в двух дворах из уцелевших девяти. Зимой местные жители запрягают в сани лошадь и по всем надобностям едут в Труфанову, летом – передвигаются на лодках, в ледостав или ледоход деревня совершенно отрезана от мира.
Во втором храме, где еще держатся пять покосившихся главок, обвалился потолок. Помещение завалено досками, вместо ступеней ко входу положен мосток – левая створка от входной двери. А ведь зданиям минул лишь один век! Этим, кстати, объясняется их совершенно не типичная для Севера архитектура. Так же, только из камня, строили перед революцией в Центральной России.
Уже в темноте, по вешкам, нащупывая ногами санный, след мы вернулись в Труфанову, а к ночи переместились на 150 километров выше по течению Пинеги, «по следам» приходивших летом священников добрались до Артемие-Веркольского монастыря.
МИССИОНЕРЫ
Есть исторический парадокс. Монахи, уходя от суетного мира всё дальше на Север, основывая в безлюдных местах свои «пустыни», стремились к молитвенному уединению. Но спустя несколько десятков лет многие из этих обителей становились культурными и административными центрами для заселяемой русскими крестьянами округи. Вокруг монастыря разрасталась многолюдная слобода, паломники торили хорошую дорогу. В конце концов, власти стали поощрять строительство монастырей в колонизируемых Москвой местностях.
В основании Веркольского монастыря инициатива принадлежала служившему тогда в Пинежье воеводе Афанасию Пашкову. Тому самому, что чуть позже отправится устанавливать русскую власть в Даурии и станет одним из главных антигероев в житии протопопа Аввакума. Сын начальника — Иеремия — исцелился с помощью обретенных в 1577 году нетленных мощей отрока Артемия, крестьянского мальчика, убитого молнией. На жертвования воеводы в месте находки святыни была выстроена церковь, а рядом поселили трёх монахов. В середине XVII века Алексей Михайлович подтвердил статус обители и выслал богатые дары. Тем не менее, роскошью удаленное от всех оживленных путей духовное заведение не блистало. Первый каменный храм достроили лишь в 1806 году. А во второй половине XIX столетия едва не закрывшийся от безденежья монастырь переживает внезапный расцвет, который совпал с экономическим подъемом всего Пинежья. Выстроена огромная надвратная колокольня, очень оригинальной архитектуры Успенский собор освещает сам Иоанн Кронштадтский, регулярно останавливающийся в Верколе по пути в родное село Сура.
Потом были большевики, которые расстреляли насельников и переименовали всё то, что не смогли разрушить. Святое озеро, где монахи издревле ловили рыбу, ныне отмечается на карте как Красный Окунь.
Сейчас Артемие-Веркольский монастырь вновь может служить образцом уединной монашеской общины. Не каждый день ходит автобус до Верколы из Карпогор. Чтобы летом попасть из села на другой берег, необходимо вызывать из обители лодочника. Зимой округа пустеет, иссыхает тонкий ручеек паломников, уезжают трудники, в кельях остаются около десятка монахов и послушников, которые тихо восстанавливают свой поруганный дом, и служат, окормляя около десятка приходящих по льду Пинеги верующих.
Служат усердно и вдохновенно, четко выговаривают слова, чтобы действо было максимально понятным для прихожан. Словно 350 лет назад, веркольские монахи сделались миссионерами, которые силятся вернуть в лоно церкви огромный запустевший край. Их нравственный пример - прославившийся в должности настоятеля Андреевского собора в Кронштадте земляк. Памяти отца Иоанна была посвящена эмоциональная проповедь настоятеля, когда позднее, еще не показавшееся на горизонте зимнее Солнце отразилось от перистых облаков и заглянуло в окна Свято-Артемиевского храма. Впервые за наше пребывание на Севере свинцовое покрывало расступилось, чтобы показать высокое синее небо.
Насмотревшись с высокого монастырского берега на лесные дали, мы попрощались с перебравшимся из Москвы на Пинегу молодым послушником и отправились в село. По сравнению с деревнями в низовьях, Веркола выглядит островком благополучия. Старинных домов осталось мало, но те, что есть, поддерживаются в справном состоянии. Дворы прибраны, есть новые кирпичные строения. На «главной площади» стоит аккуратное здание бывшей начальной школы — дом-музей известного «деревенской прозой» Фёдора Абрамова. Музей тоже не производит тягостного впечатления забытого, но всё ещё преданного государству учреждения. Радуют современные стенды, интерактивные материалы и увлеченный экскурсовод. Как и Иоанн Кронштадтский, Фёдор Абрамов является священной фигурой для Пинежья. С ним связаны надежды на привлечение туристов и придание краю узнаваемости в большой стране.
НАДЕЖДА ПИНЕГИ
Молодой человек, который подвозит нас из Верколы в Суру развеивает появившийся было оптимизм. По его словам, работы в Верколе нет кроме той, что предоставляют бюджетные службы и монастырь. Сельское хозяйство умерло, отличие Верколы от соседних полупустых деревень в том, что там остались по несколько семей, а здесь коптят небо две сотни человек. Но посёлок популярен среди дачников. Им, регулярным гостям из Архангельска, Ярославля, Москвы и Санкт-Петербурга, принадлежат многие опрятные дома на вытянувшихся вдоль реки улицах.
Думаю, именно с дачниками связано будущее Пинежья. Ценные леса вырублены, «человеческий капитал» постарел или спился, знаменитые некогда сказители, хранители народной традиции, умерли. Чистый воздух и чистая вода, уединение среди деревянных призраков старины — те немногие, но очень нужные для жителя современного мегаполиса вещи, которые может предоставить район. Несомненно, понимает это и местная администрация. Потому-то и приводятся в порядок дороги, отдаленные села делаются доступными даже для «паркетных» автомобилей, хотя в начале двухтысячных в сами Карпогоры из Архангельска можно было доехать только в хорошую погоду.
Сумеют ли сезонные гости — образованные, обеспеченные, умеющие умеренно употреблять алкоголь — сохранить пинежскую природу и, главное, пинежское мироощущение, когда последние аборигены уйдут? Об этом надо спросить у веркольских монахов и сурских монахинь, у ревнителей памяти «писателя-деревенщика», у ребят, прибиравших храм, у Николая и Светланы, поддерживающих замечательные отношения с новым населением оживающей на каникулах Шасты. Я еще вернусь, чтобы проведать, помочь и пожелать им удачи.
НОВЫЙ ГОД В СТАРОМ МИРЕ
На географических картах не ставится ударение. Я собирался на ПинЕгу, а приехал на ПИнегу, ЧешегОра оказалась ЧЁшегорой, река ЕжУга Ёжугой, родина Иоанна Кронштадтского — СУра, а вовсе не пензенско-чувашская СурА. К счастью, настоящее произношение топонимов стало не единственным моим открытием на Пинежской земле. Ведь до сих пор я и моя спутница Людмила искали на высоких широтах мест скорее безлюдных, будь то северокарельские порожистые реки или заповедные территории на Вишере и под Кандалакшей. Впервые мы решили приоткрыть Север через его людей.
ИДЕЯ ФИКС
Началось всё с желания двух безнадежно городских жителей уехать куда-нибудь «в зиму» из слякотной Москвы и со смутного воспоминания не то газетной статьи, не то телевизионного сюжета, не то худлита а-ля Аркадий Гайдар. Какие-то волонтеры на праздники выезжали в глушь, чтобы привезти подарки и скрасить одиночество живущих там стариков. Начались поиски в Интернете и среди знакомых, связанных с Севером и благотворительностью. Сейчас я уже не уверен, была ли у воспоминания реальная основа, или я давным-давно выдумал волонтеров-путешественников сам, ибо в информационном пространстве о подобных акциях не нашлось вообще никаких следов. Зато мы познакомились с замечательными людьми из фонда «Старость в радость» и приняли деятельное участие в сборе и сортировке новогодних подарков для жителей и сотрудников домов престарелых. Но развозом сюрпризов по адресатам предлагалось заниматься до и после праздника, для этой работы требовались артисты и добровольцы с вместительными автомобилями, а потому мы искали другие варианты.
Вскоре я узнал о существовании Чёшегоры, маленькой деревеньки в архангельской области, куда в своё время натоптал тропинку фотограф Владимир Шрага. Он и откликнулся на наш сетевой призыв, предложив навестить трех доживающих там свой век бабушек, с которыми познакомился в одном из путешествий по Пинеге. Яндекс сократил географический поиск до нескольких секунд: между Москвой и Чёшегорой — ровно тысяча километров санного дед-морозовского полета, а вот составление маршрута для перемещения человека в этот «таёжный тупик» заняло почти полный рабочий день.
Первой проблемой являлось попадание в Архангельск, потому что билеты на предновогодние поезда давно кончились. Вторым шагом предстояло достигнуть поселка Карпогоры — весьма удаленного от областной столицы центра Пинежского района. Автобуса в Карпогоры нет, единственный общественный транспорт в те края — это поезд, отправляющийся из города рыбаков раз в сутки. Как можно догадаться, на него билетов не было тоже. Наконец, финальный отрезок пути, 30 километров по грунтовой дороге от райцентра до Чёшегоры, должен был преодолеваться на автобусе, который стартовал от станции по факту прибытия на нее поезда, но не каждый день, а три раза в неделю. Не попал на автобус — сиди до утра на станции, ведь приходит поезд за полтора часа до полуночи.
Чтобы подтвердить наличие автобуса, я искал телефон автостанции, потом звонил в районную администрацию, потом — местному транспортному чиновнику. Хорошо, что мы не воспользовались его информацией и передвигались на попутках. Говорят, что ПАЗик капитально сломался прямо накануне новогодних праздников, и маршрут снова отменили.
Ехали автостопом. Уже вечером миновали отворот вблизи Холмогор — дальнобойщик объяснил, что здесь в Карпогоры почти не ходят, поскольку приходится переправляться через Двину, что весь трафик в Пинежье идет из Архангельска по правому берегу. Мы ночевали в городе, утром Пинежский автобус довез нас до Белогорского, а там, сразу за рекой, очень быстро поймалась легковушка в сторону райцентра. Трасса оказалась значительно оживленней, чем это представлялось по рассказам на форумах. Автомобили следовали приблизительно с пятиминутным интервалом. До двухтысячных годов здесь могли ездить лишь джипы и лесовозы, а сейчас в Карпогоры ведет круглогодичная гравийка, и передвигаться по ней зимой особенно приятно. Оказалось, что и дорогу вдоль Пинеги поддерживают в пристойном виде. Грейдер очистил снег, движение между редкими уцелевшими деревнями и поселками не прекращалось ни 31-го, ни даже первого числа.
СЕЛЕНИЯ ПУСТЫЕ И НЕ ОЧЕНЬ
А в Чёшегоре нас никто не ждал... К концу 2012 года из трех знакомых Шраге бабушек в деревне оставалась одна Римма Петровна. Но и она стала постоянно болеть. Висячий замок на дверях еще совсем недавно обитаемого дома может говорить о чем угодно, но мы надеемся, что давно собиравшиеся забрать старушку в город родные просто выполнили своё обещание раньше времени. В середине зимы Солнце на средней Пинеге восходит около 11 утра, а за горизонтом скрывается уже в четыре. В четыре мы и покинули Чёшегору: с несколькими десятками жилых дворов она показалась слишком оживленной, слишком не соответствующей целям путешествия. Деревня запомнилась нам впервые увиденными вне музейной ограды огромными северными избами и высоким срубом, в котором угадывался остов старинной часовни.
Следующая деревня оказалась совсем пуста. Не лаяли собаки, хоть и были видны на тракторной колее собачьи следы, никто не ходил по девственным сугробам к запертым дверям и калиткам и не топил печей. В рядах изб, и так строившихся на почтительном расстоянии друг от друга, зияли проплешины, кое-где дома и амбары стали кучами бревен. Лишь одно крыльцо было расчищено от снега, да хозяин безвестно отсутствовал. Позже мы узнали, что всё постоянное население Кочмогоры – пьяница-цыган и совершенно глухая асоциальная старуха, неделями не покидающая своей избы. Не то люди, не то призраки, что проходят по снегу без следов и греют жилище, не выпуская дыма.
Название «Кочмогора» связано со словом «корчма» - местом, где можно поесть и выпить. Самих жителей обзывали «солкники» как выпекаемые ими фирменные капустные или грибные пироги. Пустота сменила былое жизнелюбие, последние активные кочмогорцы перевезли свои избы в левобережное село Пиринемь.
По сгущающейся беззвездной темноте мы спешили в деревню Шаста, которая расположена еще на два километра ниже по течению Пинеги.
РЕЧНАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
Хоть селения и следуют по берегам одно за другим, не стоит делать вывод, что в прошлом архангельские просторы были плотно населены. Как в Древнем Египте или Месопотамии люди жмутся здесь к наволокам — заливным лугам больших рек, потому что только на этих землях можно пасти скот и выращивать скупой на зерно северный колос. Таёжные почвы неплодородны, огромные пространства между Онегой, Северной Двиной, Пинегой и Мезенью являются уделом охотников, рыбаков и лесорубов, а эти категории населения никогда не селятся густо.
В русских документах Пинежье упоминается с 1137 года, славянские переселенцы, вероятно, стали проникать туда еще раньше. Найдя подходящий луг, землепашцы расчищали над ним высокий берег и ставили деревню. В местности, практически лишенной неровностей рельефа, даже рядовой утес казался значительным, и это сразу отразилось в топонимике: почти каждая деревня имеет в своём названии слово «гора». Там, где «гора» из имени потерялась, остается одно прилагательное женского рода: вместо «Марьино» говорят «Марьина», вместо «Труфаново» - «Труфанова». Приезжим из других регионов бывает трудно привыкнуть.
Речные названия Пинега, Покшеньга, Ёжма, Нюхча, Сюзьма и другие, оставила в наследство «чудь» – финно-угорские племена вепсов, коми и ненцев. Последние аборигены ушли сравнительно недавно — около сотни лет назад, будучи вытесненными из своей экологической ниши. Охотники русских деревень выбили зверя, техника выкосила исконные леса. Местные пенсионеры рассказывают, что во времена их молодости в тайге практически не оставалось волков, лосей и медведей, и что сейчас вероятность встретить зверя намного выше. Медведя называют ласково: «медведжка», а свои семейные охотничьи маршруты - «родовыми путиками».
В последнее время роль реки в жизни пинежцев неуклонно снижается. Лес теперь не сплавляют, а вывозят грузовиками, русло обмелело, прекратилась регулярная пассажирская навигация. Из главной транспортной артерии Пинега стала препятствием для перемещения людей. Летом автомобилистам приходится ждать паром или, оставив железного коня, искать лодочника на запустевших берегах. Зимой организуются ледовые переправы: ставятся вешки, равняются торосы и ставятся деревянные лесенки с умилительной табличкой «подай утопающему». Потеряли своё значение плодородные луга: хлеб на Севере выращивать дорого, молоко некуда сбывать. Коров практически не держат теперь даже в сравнительно благополучных деревнях.
ПОКИНУТОЕ СЧАСТЬЕ
Краеведы неожиданно производят название деревни Шаста от искаженного слова «счастье», но местные жители об этом, судя по всему, не знали, и разошлись искать счастье в иных местах. Нам повезло, что деревня вообще осталась обитаемой. Большой дом у дороги. Несколько освещенных окон, лай цепного пса, мерцание телевизора. Выбора не было, мы постучали и долго объясняли свою странную сущность через закрытые двери. Когда хозяева — чета крепких стариков — поняли, что мы не являемся офенями или скупщиками старины, то пустили в избу и, как стало ясно в последствие, очень обрадовались неожиданному визиту. Скука — вот что так упорно отрицают и так трудно переживают последние могикане Пинеги. Нам повезло вторично: последние шастинцы не пили, а скрашивали своё одиночество приемником, книгами и неожиданно добротным компьютером.
За предновогодней суетой, за нарезкой оливье мы узнавали друг о друге и о том месте, куда нас занесло. Николай почти всю жизнь проработал в совхозе, но совхоз исчез, а сельское производство пришло в упадок. Остатки коллективного хозяйства и единственный уцелевший на многие десятки километров коровник еще как-то существуют в соседней деревне Веегора. Предки старика охотились и ловили хариуса на Ёжуге: в избе до сих пор хранится выведенное из строя старинное кремневое ружье - «карамультук» - с толстым восьмигранным стволом и узким нарезным каналом. Этим орудием добывали пушного зверя.
Светлана родилась выше по течению и работала в райцентре. Она и сейчас, по возможности, ездит в Карпогоры — за астрологическими книгами, журналами, за консультацией по компьютерным делам. У пожилой женщины оказался живой и увлеченный ум, и хотя тема мистики была нам совсем не близка, мы беседовали о гороскопах без всякого отторжения, понимая, к тому же, что доставляем собеседнице неизмеримое благо быть выслушанной и полезной. И уж в полный восторг её привела случайно оказавшаяся в нашем подарке банка чайного листа с изображением символа года — змеи.
Подступало двенадцать. На телеэкране образовался президент, чтобы иносказательно посоветовать шастинцам и еще ста сорока миллионам россиян надеяться и полагаться на себя. На что еще надеяться и на кого еще полагаться людям, оставшимся, по их же словам, доживать в Пинежье свой век?
Светлана и Николай не выглядят несчастными и не собираются никуда уезжать. У них есть восторженный пёс, лес, река, телевизор, пенсия, почтовый адрес, в котором нет нужды указывать дом, и окна, выходящие на дорогу. И даже участок подоконника, с которого телефон может принять и отправить sms-ки. Дружат с соседями-дачниками, помогают сломавшимся водителям, помнят каждую этнографическую экспедицию, гоняют от крыльца алкоголиков и мешочников.
Утром мы смогли осмотреть Шасту. Деревня еще сохранила следы необычно строгой планировки: в 1907 году плотную и беспорядочную застройку погубил пожар, после чего сельский сход начертил две улицы и рекомендовал ставить дома друг напротив друга, «как в городе». От огня уцелело всего четыре дома и восемнадцативечная часовня Николая Чудотворца. «СожгАли мальчишки несколько лет назад», с местным колоритом сетует тезка Мир-Ликийского Угодника.
Стоят среди еще неглубоких сугробов огромные избы-дворы, стоят на четырех ножках, уберегаются от мышей срубы амбарчиков. Заколочены окна, обрушились со второго этажа балконы — одни слеги остались, двери замело. Вот он, типичный пейзаж бесперспективной северной деревни. Или так: крыльцо сгнило и заросло малиной, простенок между летней и зимней частями дома обвалился, в хлеву всё никак не сдается времени дубовая бочка, а в спальной комнате догнивает ткацкий станок. Шаста для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным...
ЧИКИНСКАЯ ДЕРЕВНЯ
Выполнив основную часть своей миссии, мы решили посвятить еще два дня людям и храмам Пинежья. А их, храмов, в действительности сохранилось очень мало. Так, во многих селениях есть дореволюционные деревянные часовни. Но, лишившись крестов, они практически неотличимы от старых хозпостроек. Главки церквей разобраны, шедевры северного зодчества успешно замаскировались под заурядные конторы, школы и клубы. Иные храмы, сохранившие своё убранство, подобно шастинской часовне сгорели в девяностые или двухтысячные. То, что посчитали целесообразным спасать, вывезли в архангельский музей «Малые Корелы».
Как ни странно, но в известном своим культурным консерватизмом Пинежье вообще мало действующих церквей. Отчасти это объясняется тем, что старые сёла опустели, а нынешние хоть сколько-нибудь многолюдные центры выросли уже в советские времена. В молодом и самом крупном посёлке региона, в Карпогорах, приход появился лишь недавно. Чикинская может служить обратным примером: упадок некогда богатой пристани и бегство населения сделали ненужными два больших деревянных храма. Мы спешили увидеть их остовы, пока время не слизало красоту огнем или гниением, как это случилось с великолепными комплексами в Шардонеми и на Едомском погосте.
Попутку ждали почти весь световой день. Без всякой надежды преодолеть своим ходом 40 километров, мы шли вперед или отдыхали на сложенных у обочины лесовозного маршрута штабелях бревен, украшая белый снег красными шкурками новогодних мандаринов. От Чаколы ехали до Труфановой, там – снова пешком, быстрым шагом через рукава реки и рыхлые сугробы на островах, чтобы успеть осмотреть церкви до полной темноты.
Чикинские храмы в своей ветхости выглядят старше, чем есть на самом деле. Церковь Богоявления, та, что южнее, построена в 1874-1887 годах. Специалист описал бы ее как «двусветный пятиглавый четверик, с малыми главками, поставленными над щипцами по центру фасадов, с трапезной и шатровой колокольней». Рядом – храм Покрова Пресвятой Богородицы, возведенный в 1904 году при помощи епископа Иоанникия и купца Амосова на месте сгоревшей двумя годами ранее шатровой церкви семнадцативечной постройки. Его колокольня почти не уцелела.
Летом неравнодушные люди из организации “Общее дело» прибрали внутренности меньшей, Покровской церкви, повесили несколько маленьких икон и пригласили духовенство из Верколы провести службу. Может быть, сюрреалистичная табуретка перед царскими вратами играла роль амвона, может, её уже после притащил какой-то шутник… Интерьер забытой церкви внушает не то преклонение перед апостольской бедностью и простотой, тешит надежду о возрождение, не то стреляет фантомной болью уже погибшего, но еще отбрасывающего тонкую тень края. В Чикинской почти не осталось прихожан: с колокольни мы увидели, что свет горел только в двух дворах из уцелевших девяти. Зимой местные жители запрягают в сани лошадь и по всем надобностям едут в Труфанову, летом – передвигаются на лодках, в ледостав или ледоход деревня совершенно отрезана от мира.
Во втором храме, где еще держатся пять покосившихся главок, обвалился потолок. Помещение завалено досками, вместо ступеней ко входу положен мосток – левая створка от входной двери. А ведь зданиям минул лишь один век! Этим, кстати, объясняется их совершенно не типичная для Севера архитектура. Так же, только из камня, строили перед революцией в Центральной России.
Уже в темноте, по вешкам, нащупывая ногами санный, след мы вернулись в Труфанову, а к ночи переместились на 150 километров выше по течению Пинеги, «по следам» приходивших летом священников добрались до Артемие-Веркольского монастыря.
МИССИОНЕРЫ
Есть исторический парадокс. Монахи, уходя от суетного мира всё дальше на Север, основывая в безлюдных местах свои «пустыни», стремились к молитвенному уединению. Но спустя несколько десятков лет многие из этих обителей становились культурными и административными центрами для заселяемой русскими крестьянами округи. Вокруг монастыря разрасталась многолюдная слобода, паломники торили хорошую дорогу. В конце концов, власти стали поощрять строительство монастырей в колонизируемых Москвой местностях.
В основании Веркольского монастыря инициатива принадлежала служившему тогда в Пинежье воеводе Афанасию Пашкову. Тому самому, что чуть позже отправится устанавливать русскую власть в Даурии и станет одним из главных антигероев в житии протопопа Аввакума. Сын начальника — Иеремия — исцелился с помощью обретенных в 1577 году нетленных мощей отрока Артемия, крестьянского мальчика, убитого молнией. На жертвования воеводы в месте находки святыни была выстроена церковь, а рядом поселили трёх монахов. В середине XVII века Алексей Михайлович подтвердил статус обители и выслал богатые дары. Тем не менее, роскошью удаленное от всех оживленных путей духовное заведение не блистало. Первый каменный храм достроили лишь в 1806 году. А во второй половине XIX столетия едва не закрывшийся от безденежья монастырь переживает внезапный расцвет, который совпал с экономическим подъемом всего Пинежья. Выстроена огромная надвратная колокольня, очень оригинальной архитектуры Успенский собор освещает сам Иоанн Кронштадтский, регулярно останавливающийся в Верколе по пути в родное село Сура.
Потом были большевики, которые расстреляли насельников и переименовали всё то, что не смогли разрушить. Святое озеро, где монахи издревле ловили рыбу, ныне отмечается на карте как Красный Окунь.
Сейчас Артемие-Веркольский монастырь вновь может служить образцом уединной монашеской общины. Не каждый день ходит автобус до Верколы из Карпогор. Чтобы летом попасть из села на другой берег, необходимо вызывать из обители лодочника. Зимой округа пустеет, иссыхает тонкий ручеек паломников, уезжают трудники, в кельях остаются около десятка монахов и послушников, которые тихо восстанавливают свой поруганный дом, и служат, окормляя около десятка приходящих по льду Пинеги верующих.
Служат усердно и вдохновенно, четко выговаривают слова, чтобы действо было максимально понятным для прихожан. Словно 350 лет назад, веркольские монахи сделались миссионерами, которые силятся вернуть в лоно церкви огромный запустевший край. Их нравственный пример - прославившийся в должности настоятеля Андреевского собора в Кронштадте земляк. Памяти отца Иоанна была посвящена эмоциональная проповедь настоятеля, когда позднее, еще не показавшееся на горизонте зимнее Солнце отразилось от перистых облаков и заглянуло в окна Свято-Артемиевского храма. Впервые за наше пребывание на Севере свинцовое покрывало расступилось, чтобы показать высокое синее небо.
Насмотревшись с высокого монастырского берега на лесные дали, мы попрощались с перебравшимся из Москвы на Пинегу молодым послушником и отправились в село. По сравнению с деревнями в низовьях, Веркола выглядит островком благополучия. Старинных домов осталось мало, но те, что есть, поддерживаются в справном состоянии. Дворы прибраны, есть новые кирпичные строения. На «главной площади» стоит аккуратное здание бывшей начальной школы — дом-музей известного «деревенской прозой» Фёдора Абрамова. Музей тоже не производит тягостного впечатления забытого, но всё ещё преданного государству учреждения. Радуют современные стенды, интерактивные материалы и увлеченный экскурсовод. Как и Иоанн Кронштадтский, Фёдор Абрамов является священной фигурой для Пинежья. С ним связаны надежды на привлечение туристов и придание краю узнаваемости в большой стране.
НАДЕЖДА ПИНЕГИ
Молодой человек, который подвозит нас из Верколы в Суру развеивает появившийся было оптимизм. По его словам, работы в Верколе нет кроме той, что предоставляют бюджетные службы и монастырь. Сельское хозяйство умерло, отличие Верколы от соседних полупустых деревень в том, что там остались по несколько семей, а здесь коптят небо две сотни человек. Но посёлок популярен среди дачников. Им, регулярным гостям из Архангельска, Ярославля, Москвы и Санкт-Петербурга, принадлежат многие опрятные дома на вытянувшихся вдоль реки улицах.
Думаю, именно с дачниками связано будущее Пинежья. Ценные леса вырублены, «человеческий капитал» постарел или спился, знаменитые некогда сказители, хранители народной традиции, умерли. Чистый воздух и чистая вода, уединение среди деревянных призраков старины — те немногие, но очень нужные для жителя современного мегаполиса вещи, которые может предоставить район. Несомненно, понимает это и местная администрация. Потому-то и приводятся в порядок дороги, отдаленные села делаются доступными даже для «паркетных» автомобилей, хотя в начале двухтысячных в сами Карпогоры из Архангельска можно было доехать только в хорошую погоду.
Сумеют ли сезонные гости — образованные, обеспеченные, умеющие умеренно употреблять алкоголь — сохранить пинежскую природу и, главное, пинежское мироощущение, когда последние аборигены уйдут? Об этом надо спросить у веркольских монахов и сурских монахинь, у ревнителей памяти «писателя-деревенщика», у ребят, прибиравших храм, у Николая и Светланы, поддерживающих замечательные отношения с новым населением оживающей на каникулах Шасты. Я еще вернусь, чтобы проведать, помочь и пожелать им удачи.