Мне скучно рассказывать о всех перипетиях, которые выпали на нашу долю в тот раз, но урок который мы извлекли был несомненно ценный. Как хорошо, что «там где-то» было решено показать нам жизнь этой страны такой, какая она на самом деле есть. И совершенно бесполезно было рыпаться, нужно было просто смириться с этим, ибо судорожные попытки отказаться от предложенного только ухудшали нашу участь. И мы смирились. Пусть не сразу. За то теперь мы видели Индию совсем другой, совсем незнакомой. И очень опасной. Страной, где европейца не любят даже за деньги, страной где мир жестко делиться на своих и чужих - где в присутствии белого замолкают все разговоры, и где индийцы могут запросто указать тебе на дверь...
И все же я люблю ее. Ведь больше ни в одной стране мира нет такого снисходительного отношения к реальности.
Мы оказались в крошечном портовом городке, душном, с улочками забитыми людьми и транспортом, изукрашенном полуденной пылью, которая носилась в воздухе и не давала дышать. Близость воды не спасала, напротив – берега были сосредоточением запахов керосина, гниения и грязи. Рукав канала, тянувшийся к самому океану, был уставлен баржами и рыбацкими лодками так, что не видно было и воды. Мы дождались пока наш проводник усядется в машину и через мост, увязая в резких выкриках автомобильных и мопедных гудков, переправились на другую сторону - над бесконечным движением судов. Миновав развязку, мы углубились в заросли кустов и жизнь остановилась.
Узкая дорога, такая, что машине не разминуться и с пешеходом. Тишина. Этот контраст немедленно успокоил хаотичные мысли и, словно в угоду, за окном потянулись бесконечные мазанные изгороди, укутанные зеленью, за ними мелькали светлые домишки… Минут через десять мы остановились у одного из таких скромных строений. Пугая бестолковых куриц мы решительно перешагивали через спящих в пыли равнодушных собак, томных кошек, через свежевыстиранное белье растянутое на земле и прижатое камнями – местный метод глажки, и мы без стеснения разглядывали копошащихся на земле людей. Я не отказалась бы заглянуть и в чужие окна, но нас уже ввели к одной из хижин. И вот мы - действительно вдруг, оказались на палубе крохотного кораблика пришвартованного прямо на заднем дворе. Нам смущенно улыбалась забавная троица. Цвета шоколада, небольшого росточка, босые, укутанные в лунги, в дурацких потерявших свою расцветку футболках. Они весело и заискивающе кивали нам. - Вам все нравится? – спросил нас угрюмый проводник.
Старая лодка-дом построенная очень много лет назад, по сути деревянная посудина с навесом (который на тонких стеблях неведомых деревьев держал над головой шаткую, вязанную из пальмовых листьев крышу), предлагала в наше распоряжение небольшую террасу, на которой мы и находились. Здесь стоял старый, усталый обеденный стол, два стула и журнальный столик, придвинутый к лежанке сооруженной на самом носу, позади потемневшего от жары штурвала. - У нас есть для вас спальня, – засуетился провожатый и ввел куда-то через кособокую дверь (ее в течении дня придерживала неведомо откуда взявшаяся здесь тяжелая мраморная столешница). В темной душной комнатенке пахло затхлостью и специями. Кровать с двумя подушками напротив тонкой двери в туалет и измученные временем шторы (в прошлой жизни принадлежавшие какому-то зазнавшемуся и безвкусному дому). - А вот там кухня! – там готовят… Я решила лишить нас этого душещипательного зрелища, во избежание недоразумений. Нам все равно было больше некуда идти. - Все нравится, все подходит – сказали мы и снова вышли на террасу.
Получив заранее договоренную сумму, наш гид в мгновения ока растворился в воздухе. Услужливый водитель занес наши вещи, сдал под козырек фуражки и ослепительно блеснув крахмальным, по-настоящему белым костюмом, выглядевшим просто дико на фоне местной нищеты, поступил тем же образом. Благодушная троица весело заулыбалась и обступила нас. В качестве ритуала каждый протянул сухую горячую ладошку и назвал свое имя. Теперь в нашем распоряжении на несколько дней была лодка, на которой, очевидно, и жили эти люди - наша команда.
Кук оказался по-женски суетливым мужчиной и единственным кто хоть как-то владел английским. Он был исконным керальцем оттого ни одно блюдо из его рук невозможно было есть. Специи толстой темной коркой одинаково облепляли и овощи, и рыбу, и непонятно откуда взявшееся мясо. Он искреннее страдал от того что мы воздерживались от его стряпни, вздыхал, заглядывал в глаза и, наконец, не выдержал. Помявшись он скромно предложил: Готовьте сами. В тот день я совершенно зря исследовала кухню. Грязь, налипший жир и единственное странное создание на котором и происходило действо – расстроили меня. Я тогда попросила все же готовить его, но ничего другого в блюда не добавлять – только солить. - Только солить? В его голосе послышалась неподдельная мука. - О нет! Вскричал он. Только солить! Такого не бывает! Вы не сможете это есть! Но есть мы и так не могли. Вода, которую он кипятил для чая, вздувалась грозной пеной и мы боялись ее пить, еда щипала глаза при одном взгляде на нее. Мы не решались даже пробовать... На время трапезы мы обычно приставали к берегу – так принято, и сгружая нетронутую пищу в одну тарелку кук уносил ее в деревни. Думаю, кто-то был этому искренне счастлив там.
Но подобное пренебрежение к дарам местной кухни вызвало неодобрение со стороны нашего техника, тяжелый укор читался в его глазах. Правда, его мы видели редко. Скорее угадывали это присутствие. На борту была введена система условных знаков – один тихий колокольчик – вперед, два – и слабый измученный моторчик увеличивал скорость до скорости пешехода, три и лодка сдавала назад. Все эти команды исходили от нашего капитана. Человека, старость которого утверждали глаза, выцветшие от бесконечного блеска воды. И во всем его облике было столько спокойствия, что картины жизни, что наблюдали мы, словно проходили сквозь призму этой хрупкой фигуры, возвышавшейся над штурвалом кораблика. В первую же минуту он скользнул на нос и изваянием застыл там до самого вечера.
То забавное чувство неторопливого движения, которое охватило нас тогда, напоминает мне лишь одно, которое бывает только на вокзале, когда сидя в купе ты рассматриваешь перрон по которому расставлены оловянными солдатиками проводники, по которому спешат, сбиваясь с ног опаздывающие к посадке пассажиры, и по которому благодушно разбросаны те - другие, которые пришли заблаговременно и теперь в ожидании отправления курят, прощаются и что-то непременно обещают. Но ведь вот - в какой-то момент картинка чуть меняется, ее начинает медленно относить в сторону и тебе непременно потребуется несколько секунд, чтобы сообразить чей это поезд тронулся и что останется за твоим темным окном…
Именно так мы и провели несколько дней, навсегда не разобравшись в загадке – остались ли мы тогда волшебным образом на месте, а земля сама услужливо начала крутится под килем этого древнего корабля, под руководством древнего капитана, предлагая нам бесконечные экспонаты такой же древней жизни, уклад которой не менялся тысячу веков. Или все же обиженный техник – служитель мотора, действительно запустил его и наша лодка имела движение. Кто знает…
Сначала наш путь лежал по широкому каналу с его активным движением. Навстречу то и дело попадались «лодки-дома» с иностранцами, а за ними украшенные местными персонажами рыбацкие суденышки и большие баржи груженные песком. Но настоящая суета царила в узких протоках отходивших от «главной дороги» – по остовам кораблей, на высоте, извивались фигурки занятые их постройкой, женщины стирали и весело перекрикивались между собой, а дети засунув пальцы в рот ненадолго замирали глазея на суету плывущую мимо… Мы оказались за кулисами той жизни, что иногда мелькала за окном автомобиля. Мы попали в музей под открытым небом, экспозиция которого представляла жизнь южной индийской деревни во всей ее красе.
Канал открылся в огромное озеро, чьих берегов нам было не видать, и теперь - то здесь, то там попадались лишь крохотные островки, около них торчала высокая жердь за которую часто была зацеплена каноэ местного разлива. Только крупные пузыри иногда возникающие на поверхности непрозрачной темной воды выдавали присутствие человека – так ловили креветок и собирали мидии. Множество птиц то бросались за мелкой рыбешкой, то высоко взлетали и исчезали в светлом небе, оставляя нас в полном молчании и одиночестве, а иногда навстречу попадались зазывалы, они кричали: Креветки! Креветки! И если важная лодка-дом соглашалась, хоть и не сбавляла скорость, они по-пиратски быстро настигали ее на своих узких веслах и придерживаясь одной рукой за движущийся борт, ловко передавали свежий улов и одновременно пересчитывали деньги. Довольные они отпускали покупателей и еще долго улюлюкали вслед.
Но первые часы мы занимались лишь тем, что с жадностью разглядывали проходившие мимо судна и каждый раз отмечали, как нам не повезло. Нам казалось, что только наш кораблик такой убогий и старый. Вон у кого-то на террасе новые шикарные кресла, а вот ветер треплет белоснежную нежную занавеску выглянувшую из окна спальни. У кого-то команда одета в форму, а на некоторых лодках есть даже телевизор. О! А посмотри туда – это же Оберой! У них есть второй этаж откуда с биноклем можно наблюдать за охотой птиц и разглядывать события внутри самой деревеньки и, наверняка, различать как работают индийцы на рисовых полях, кольцом обнимающие поймы лагуны…
Но легкий мягкий ветер сносил глупые, совсем неуместные мысли из головы - становилось искренне жаль тратить на чужую жизнь драгоценное время собственной и, наверное, именно так началось наше путешествие.
Мир был соткан из света. Сияли и вода, и небо. Солнце не оставило ничего, что могло бы напоминать о лишениях. В нем тонуло все. Оно отбеливало стены высоких католических храмов, словно застывших в нерешительности на самом берегу в высокой траве, и старые серебряные доски причалов, на которых располагались компании местных бездельников и белозубых балагуров, в ожидании общественного транспорта – речного трамвайчика, блистали и пьедесталы монументов на которых красным горели серп и молот, и бока застенчивых лачуг, прячущихся среди причудливых вековых деревьев, и спины согнутые трудом. Отсветы кидали улыбки женщин и мужчин, кто здесь же на берегу, совершали свой утренний туалет с зубной щеткой, весело отплевываясь. Оно расцвечивало брызги летящие с волос, раскрашивало мыльную пену, а ватаги ребятишек набившиеся в крошечные школьные лодки сияли в его лучах нетерпением и радостью. Ласковый, неспешный мир… Только к вечеру, на закате он становился тихим и строгим. Редкий далекий огонек в зарослях, шуршание осоки под изогнутыми телами змей, перестук пальмовых листьев, далекие крики паломников аеппа-аеппа! и тихий бесконечный плеск. И тогда казалось, что день есть сон, а ночь есть смертельная мука и мольба...
На ночевку мы пристали к поселению в два дома. Пока еще было светло можно было не только любоваться игрой заката, но рассматривать изнуренных женщин неподвижно и молча сидящих у стен. А еще крохотного мальчишку, что закричал приветно при нашем приближении и начал разбрасывать пыль. Я принялась фотографировать… Но стоило нам окончательно пришвартоваться, как у лодки возникли и другие местные – ребята лет по десять. Они ударяли себя в грудь, произносили имена и говорили с нами первыми строками из учебника английского: Вот из ё нэйм? Хау а ю? А потом прилежно пытались вникнуть в ответы. Так повторилось много раз, но мы были никчемными завоевателями – пластмассовые солдатики закончились очень быстро и мы ничего не попросили взамен, тогда они, оставив нам свои адреса, исчезли в ночи. А мы почти не спали. Чужое и тяжелое тело воды ворочалось под нами, тонко и знакомо пели комары, ветром приносило далекие грозные обрывки храмовых песен, а наверху шатром раскинулось небо и хитрые созвездия дурачили нас, подмигивали с далекой высоты, а иногда - не выдерживая притяжения, падали... Я караулила рассвет до самого утра. Я хотела увидеть это чудо, но стоило только первому лучу дотронуться до синевы, как я заснула… Вторая ночь обернулась настоящим кошмаром. В ней не было ничего поэтичного. Какое-то гигантское и опасное насекомое оказалось в спальне и мы вместе с командой сражались с ним - пытались остаться в живых.
А потом мы уехали далеко на юг. Несколько дней мы рассматривали дворцы и храмы. Потом улетели в шумный Бомбей. Оттуда в Агру. Потом в Дели… Но ритм, подаренный Кералой никуда не исчез. Мы перестали спешить и потому больше никуда не опаздывали. Дорожные неудачи больше не смущали нас, а значит просто - исчезли.
В самолете на Москву ко мне подошла стюардесса. Было шесть утра и позади была задержка рейса на пять часов, а для нас еще и более пяти часов дороги. Все спали и только я читала, вернее ненадолго оторвавшись от книги о чем-то думала, глядя в пустое черное окно. Она тихонько подсела на соседнее кресло и не глядя на меня начала: Ну ладно когда совсем жара. Тогда я понимаю! Понимаю, да. Жарко – все плавится… Тяжело. Я никогда не летаю в Дели. Я не могу все это выносить. Я понимаю когда жара. Но теперь... Они же просто не объявили рейс! Мы же просто простояли пять часов. Понимаете? Просто так… Им все равно. Я вот не понимаю. Они такие странные! Они никогда никуда не спешат. У нас же расписание. Все это просто ужасно! Я терпеть не могу летать в Дели. Я случайно здесь. Мне просто не повезло. Я всегда прошу снять меня с этого рейса. Ведь так всегда. Всегда! Понимаете? Это ужасно! Ну почему же не объявить самолет? Ну как так? Из-за этого пассажиры и не пришли. Так странно – просто не объявить. Мы же были абсолютно готовы…
Она говорила и говорила. Все так же встревоженно и бессвязно. Я улыбалась и молча кивала ей. Но я была на их стороне. Ничего страшного, когда у тебя есть целая вечность. Вечность в подарок.