Но... увы и ах…
Оставался ветеринарный. Зато потом можно было бы перевестись... Ну или хотя бы попробовать! А пока в зоопарк работать. Мне повезло – тропические! Что лучше для наблюдений - носухи, лемуры, кинкажду? Все были мои. И это была отличная практика!
Мама была непреклонна. По дому расхаживали тревожные родственники и все-все знакомые. Они гудели как шмелиный рой: в ветеринарный… да где это видано?!
Никем это было невиданно, оттого строго настрого мне было приказано выучить стихи и прозу. Подготовится к поступлению. А чего там учить! У меня на тот момент любимой поэтессой была Ахматова и знала я наизусть ее почти всю. А еще мне ужасно нравилась Валерия Нарбикова. Ее «Равновесие света дневных и ночных звезд» тогда только напечатали в «Юности», и кстати, зря она туда своей поздней правкой залезла – как человек, который отрывки из произведения знает наизусть, посмею сказать.
Короче, вот с таким вот тоскливым набором «о несчастной и вечной любви», бровки – домиком, губки – бантиком, в черном-черном свитере и в длинной-длинной юбке я отправилась в ЛГИТМИК. Сущий клоун. Пьеро.
Я совершенно не ожидала после полумрака парадной лестницы оказаться в такой огромной старинной комнате со скрипучим паркетом. И не ожидала увидеть столько лиц в приемной комиссии. Я… абсолютно растерялась. Никто не объяснил мне правила игры. Вокруг, к тому же, сидели абитуриенты. Они или внимательно слушали выступающего или отвернувшись к стене, зажмурив глаза что-то бормотали. Передо мной вдруг встал и начал читать вслух очень странный текст мужчина лет сорока, с потрепанным портфелем в руке. Стоя посередине комнаты, вяло переминаясь с ноги на ногу он долго и нудно вещал, а главное - почувствовал явное облегчение, после того как его остановили! Я удивилась.
Потом вышла девушка и сначала замерла, а потом сразу начала плакать и кричать. Ее попросили сесть и успокоиться.
И только потому пригласили меня.
Я застеснялась. И вообще хотела на биофак, ну на крайняк в ветеринарный… Но дверь была закрыта. И отступать было некуда. Я тихонечко вышла и почти зажмурившись от страха, прошептала несколько душераздирающих историй о любви и, в конце концов, сама страшно расстроилась. Ну правда – идиотская какая-то ситуация. Ушла и села. Тем не менее меня вызвала к себе комиссия и сказала что нужно ехать во ВГИК, попробовать… Только вот нет ли у меня в запасе чего-нибудь повеселее.
Повеселее оказался Роберт Бернс – его шутливый стишок про вредную невесту, басня Крылова «Две собаки», а вот что касается прозы… Владислав Юрьевич Дружинин – мой крестный отец в профессии можно так сказать, присоветовал замечательный анекдот Зощенко из цикла «Рассказы о Ленине». В этом сборнике вообще собрано несколько поучительных историй о нашем вожде. О! не представляю просто как они прошли мимо нашей цензуры - вот этот про Владимира Ильича в парикмахерской, например. И была там, среди прочих, трогательная история под названием «Серенький козлик». Начиналась она со слов: «Когда Ленин был маленький, он почти ничего не боялся. Он смело входил в темную комнату. Не плакал, когда рассказывали страшные сказки. И вообще он почти никогда не плакал.…».
Когда мы уже учились, ребята в компаниях просили меня это читать на бис. Очень смешно получалось. Но стоит учесть, что это был 1989 год… То ли оттепель, а то и вправду – перестройка.
В Москве я пошла сразу везде. Но первое место, куда я зашла на прослушивание была школа-студия МХАТ. Я до сих пор уверена, что это лучшая театральная школа в мире. И до сих пор мы можем с кем-нибудь из Щуки спорить кто лучше, иногда до потери пульса. Заканчиваются такие разговоры часто уже без аргументов, криком и шутливым рукоприкладством. Это вечная война… Но - тогда, - для меня, для юного натуралиста - и МХАТ, и Щука, и ГИТИС - были пустым звуком. Меня интересовали исключительно типы высшей нервной деятельности млекопитающих. Ну и, конечно, любовь - как одно из проявлений. Все остальное была лирика.
И все же! Как любой игрок после первого провала я, конечно, жаждала реванша. И он наступил. Амплуа инженю мне вообще ближе лирической героини. И вот - стоило мне только поменять программу как все получилось.
У меня оказался счастливый дар - видеть себя со стороны на сцене, подчеркивать какие-то смешные стороны. Мне нравилось создавать комичные и трогательные образы. Жаль, их не осталось в кино. Меня после первого экзамена по мастерству, (мы играли тогда Бредбери), сокурсница даже обозвала актрисой ног. Я придумала все волнение героини выражать исключительно ногами. Получалось здорово. И у меня даже был спектакль по Селенджеру, в котором я играла сразу трех и очень странных девушек. И одну женщину. Отличный кстати был спектакль… Но в момент поступления я и действительно была именно такой - милой, абсолютной, наивной дурой. Ах, золотые деньки…
В тот день я вышла в солнечную летную Москву в легком коротком белом теннисном платьице и, неожиданно для себя, в самом конце прогулки вверх по Тверской, оказалась на середине аудитории, где счастливо улыбаясь нравоучительно начала: «Когда Ленин был маленький он почти ничего не боялся…»
Комиссия рухнула. Потом я заполировала их Ахматовой «Сжала руки под темной вуалью..» и они были мои. Мне сразу объявили II тур.
Но читать все равно надо ходить. Начитывать. Чем больше читаешь, тем лучше, поэтому я стала поступать и во МХАТ, и в Щуку, и в ГИТИС. Несмотря на совет - до ВГИКа так и не доехала. Пешеходный маршрут Тверская-Арбат был гораздо приятнее для иногороднего абитуриента, чем какая-то там улица Колхозная. И пусть из тысяч и тысяч соискателей до сочинения уже три человека на место доживают. Но вот где жесть - потом еще и отчисляют каждый семестр за профессиональную непригодность… На протяжении всего обучения… М-да.
Я старалась не думать обо всем этом, потому и проходила везде бодро. Прыгала с тура на тур, смешила комиссии, отрабатывала к конкурсу программу. Чувствовала я себя уже довольно раскованно. Моим единственным провалом стал III тур в Щуке. За столом комиссии сидел друг папы Буратино – Катин-Ярцев. Я, конечно, к тому времени огромное количество очень известных людей перевидала, но эта встреча стала для меня большой неожиданностью и я решила порадовать старика.
В рассказе про Ильича было такое местечко, когда чуть более старший Ленин (желая испугать младшего брата), нарочно громко и страшно поет песню про «Серенького козлика», так вот в тот день я распоясалась не на шутку. Пропела строчку из детской песенки на мотив «Вихри враждебные реют над нами». И не знаю. То ли, действительно, идейные убеждения, то ли страх, въевшийся в поры старого поколения, а может очень плохо я пела, только отказано мне было в поступлении в Щуку по «политическим причинам»…
В театральном ведь как - месяц ходишьходишь-читаешь, а потом в один день одновременно во всех мастерских объявляется экзамен – конкурс, ну что бы студенты не бегали туда-сюда. И вот этот день самый важный. У меня оставался ГИТИС и МХАТ.
Я почему-то для себя решила что МХАТ. Побродила по округе, рассмотрела здание театра, Камергерский переулок... И потом - у нас сложилась клеевая компания около МХАТа, там было крошечное уличное кафе, а еще дворик с качелями и скамейками – вот там все и зависали, обменивались новостями и последними известиями. Показывали друг другу ребят, которые хорошо читают, отворачивались от конкурентов, приставали к старшекурсникам. Кто-то выискивал полезные знакомства, кто-то откровенно рулил.
Вот там, в светлой атмосфере летнего праздника, сквозь чужие радости и слезы, крушения и взлеты, мне стало известно, что кроме всего - надо петь и плясать на финальном экзамене…
Я была в шоке. У меня голос есть, но координации между голосом и слухом нет. Хотя, вполне вероятно, что это вежливая форма объяснения, которую придумала наш педагог по вокалу, что б никого не обидеть. Но это она мне объяснила уже потом, а на поступление было решено петь «Снова замерло все до рассвета», потому что я чувствовала, что со мной что-то не так, а в этой песне попасть мимо нот практически невозможно.
Бедные соседи. В квартире было пианино и дурным сопрано я орала под него с раннего утра и принималась снова за свое поздно вечером. И вот все про одинокую гармонь. Интересно, что они думали? Да, а на закуску я отрабатывала чарльстон.
Волновалась теперь я ужасно. Потому что сначала баловалась, потом мне понравилось, а к концу экзаменов поняла – хочу так. Хочу жить здесь, в этом городе, мне интересно, я – в игре. И до победного конца! Моя чтецкая программа была в порядке. Но ведь я, будующий ветеренар, никогда еще не пела и не танцевала для широкой публики…
Конкурс помню как во сне. Впрочем, Там - уже никто не мог разговаривать от волнения. Все держались особняком. Ходили как сомнамбулы сталкиваясь в узком коридоре, бормоча самые сложные пассажи текста. Старшекурсники, которые сидели в приемной комиссии иногда выскакивали к нам - поделиться последними известиями. К счастью, у меня уже образовалась команда болельщиков, под предводительством огромного бородатого студента пятикурсника. Мне очень повезло. Меня при встречах подбадривали, мне улыбались. И это было хорошо. Потому что в тот день за ширмами на втором этаже уже с утра слышались глухие рыдания слабонервных.
Все обошлось. Программу я отчитала успешно. И нисколько за нее не переживала, даже несмотря на то что моя прямая конкурентка блестяще прочитала поэму Чуковского «У меня зазвонил телефон…» Я была уверена, что все круто. И тут объявили: а теперь песня. Что петь будете?
На протяжении месяца я с упорством Фроси Бурлаковой выводила старательной руладой: Снова замерло все до рассвета… я уже могла петь это практически чисто, ведь я напевала эту песню всегда - в такт шагов и пока накрывала на стол, и чуть громче в душе - под аккомпонимент воды… меня же уже даже тошнило этой песней… И вспомнила я тогда всех этих несчастных соседей, которые пострадали за искусство. Но неожиданно для себя объявила: «Под небом голубым есть город золотой».
Комиссия зашевелилась. А я надолго замолчала. Я не знала что делать. Теперь во мне боролось желание извинится и спеть уже про гармонь под аккомпонимент, но душа просила Гребенщикова и я протяжно затянула свою любимую. В зале раздались смешки. Оказалось, что от питерской девочки никто другого и не ожидал… но я расстроилась, я попробовала сказать что и про гармонь тоже знаю, что я лучше могу! Да! Но разлепить сухие губы никак не могла. Стояла и молча раскаивалась в содеянном. Объявили танец.
Понимая, что это последний шанс объяснить комиссии, что мне очень надо здесь учится, я затеяла такой отчаянный чарльстон со зверским лицом (потому что пришлось считать ритм про себя, а следить одновременно за ногами и выражением на лице я еще не умела), что избила туфлями себе все ноги до черных синяков. И под конец споткнулась и рухнула под ноги Олег Павловичу Табакову. Да. Это был очень жестокий танец. И все было кончено. Меня попросили сесть.
По непроницаемым лицам комиссии понять было ничего нельзя. Практически без сознания я оказалась за ширмами в коридоре. Там и сидела пока все не разошлись. Смотрела вниз на скверик и на забор театра... А когда подкрались сумерки, я спустилась к доске объявлений, на которой повесили списки счастливчиков и внимательно, несколько раз прочитала допущенных до общеобразовательных экзаменов. Моей фамилии там не было… все уже поплыло перед глазами… я попробовала порадоваться что теперь то уж точно в ветеринарный… Но. Не получалось…
Помогла мне моя будующая однокурсница. Она посмотрела на меня, засмеялась и ткнула пальцем в верхнюю строчку. Я прошла одной из первых. Из 40 возможных баллов у меня было 38.
Вот так искусство победило науку.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →