есть такой прекрасный в Риме музей. уже и так, и этак, я его упоминаю в последнее время - это значит пора садиться - писать приличную заметку о нем для сайта.
а пока... дайте воспеть Афродиту:
«…Дивную, златовенчанную я воспою Афродиту.
Целого Кипра морского стремины достались прекрасной:
К этому месту ее принесло дуновенье Зефира
В пене морской по волнам златошумным.
И ее – то венчанные золотом Оры
Радостно приняли; тело в нетленные платья одели;
Нежную шею кругом и грудь белизны несравненной
Ей ожерельем они украшали;
Серьги вдевали цветные из золота с медью.
После ж, когда Афродиту нарядами всеми одели,
В собранье бессмертных богов на Олимп ее вводят…»
Гомер
АГАПЕ, ФИЛИЯ и СТРОГЕ
При взгляде на известнейший барельеф, на котором Афродита чарующая, запечатлена в момент своего рождения, тотчас приходят воспоминания о Красоте. Истинной и Вечной.
«Трон Людовизи», – как принято теперь называть этот каменный триптих, очевидно, являлся частью алтаря богини. Он потерял имя своего создателя, но сохранил имя своего ценителя, по совместительству кардинала Людовизи (XVII век). Создано это произведение искусства, времен классического периода Древней Греции, в V веке до нашей эры. Дошло оно до нас не в полном его виде, но именно эта Афродита вдохновила ученика Родена – скульптора Бурделя на создание «Музыки» и поэта Рильке на стихотворное произведение «Рождение Венеры».
«Трон Людовизи» – истинный четвертый источник счастья! Его оригинал хранится сегодня в палаццо Атемпс в Риме, а его слепки украшают многие музейные залы мира.
обе ч/б фотки из учебника
Кажется очень не случайной избранная скульптором для подобной сцены техника барельефа. Согласно Плинию барельеф возникает благодаря любви одной молодой и прекрасной девушки к одному молодому и прекрасному юноше. Когда судьба должна была разлучить их, чтобы сохранить для себя образ любимого она сделала на стене при свете лампады профильный очерк той тени, что падала от его лица, а ее отец – Дибутадом наложил на этот очерк слой глины и обжог его в печи...
Воспоминание о любви. Воспоминание о ее рождении.
Скульптор показывает нам Афродиту в тот момент, когда богиня только поднимается из моря, исполненная мечтательного ожидания. Благодаря ли утратам, благодаря ли гению скульптора, - центральной частью композиции становится этот женский профиль проникнутый одновременно глубокой созерцательностью и светлой радостью грядущего познания. Прекрасная и вовсе не роскошная фигура богини, лишенная черт идеализации, отчетливо, во всех анатомических подробностях видна нам до пояса сквозь прозрачный хитон, по которому струится вода. Мы видим ее самый первый вздох полный наслаждения, но «…весы живые осторожных плеч уже остановились в равновесье». Руки богини раскинуты по плоскости навстречу миру в жесте беззащитности и принятия. За них ее подхватывают Оры – дочери Зевеса и Фемиды, привратницы неба, теперь неизменные ее спутницы. Тала – цветущая и Капро – богатая плодами. Фигуры харит сохранились не полностью, но в их исполненных изящества позах, напоминающих в своей симметрии ритуальный танец, сквозит внимание и бережность.
Вся композиция центральной части барельефа проникнута тонким ритмом повествования. Каждая вертикальная линия будь то складка одежд, любовно выведенная часть женского тела, локон завитых волос, - оттеняется мягкой вертикалью покрова Афродиты скрывающего магию ее возникновения. И нет, не похожа она на кумир божества, но ее временный, полубезжизненный покой, можно назвать образцом художественности.
Простота, тонкость, изящество, некая скульптурная нежность и одухотворенность трактовки, пристальное внимание к деталям – к драпировке одежд, женских причесок, к тому почти неуловимому, внутреннему жесту, который обращает на себя внимание своей глубинной сложностью, – на основании таких заключений специалисты и приписывают барельеф к ионической школе. Ей, в противоположность дорийской, было присуще это любование женским телом. О, эта любовь к изысканной, непрерывающейся линии, это стремление к глубочайшей гармонии и к тому лирическому чувству, которое является непременным спутником эстетического наслаждения.
С той же внимательностью к жесту, в простоте и с долей условности исполнены два боковых рельефа алтаря. Фигуры этих двух сидящих и повторяющих позы друг друга женщин, таких разных по своей трактовке, но столь схожих в своем затаенном лукавстве, атрибутируются как фигура гетеры – «флейтистка» и фигура матроны – «приносящая жертву». Они почти целиком заполняют собой предложенное им пространство, и они настолько же схожи настолько различны – как схожи и различны лики любви.
«Гетера» изображена обнаженной. В ее руках музыкальный инструмент, поднесенный к губам - по форме он напоминает флейту, но имеет два ствола - авлос. Волосы флейтистки забраны в головной убор и ничто не отвлекает зрителя от созерцания почти расслабленного женского тела, которое далеко от законов классической скульптуры, прекрасно именно своей трогательной женственностью и той условностью плоти, которыми художник его наделил.
И совершенно очевидно, что обнаженной она себя чувствует очень свободно. Ее поза выдает концентрацию на той мелодии, которую она извлекает из инструмента и, к сожалению, можно только предположить по выражению ее сосредоточенного и чуть насмешливого лица, что эта мелодия прекрасна.
«Матрона» изображена со всеми атрибутами ее замужней жизни. Она одета со всей подобающей тому времени подробностью – на ней хитон, край которого выглядывает над легкими сандалиями, и мы, конечно не можем видеть хитоникс, но можем предположить его присутствие – он всегда скрывался под гиманионом – выходной одеждой. Вся фигура «матроны» спрятана под этой широкой парадной мантией со множеством складок и, что бы дать свободу движениям, она накинула на голову часть обычно придерживаемых рукой одежд, как и положено при молитве. Но даже в этом случае нам дается возможность разглядеть ее аккуратную прическу. Подушка, на которой она восседает, украшена живыми складками (а значит более удобна, чем у музыкантки), однако поза выдает собранность, сдержанность - благопристойность, с которой матрона возжигает курения в честь Афродиты на домашнем алтаре. Впрочем, лицо ее выражает не только покорность, но и ту же созерцательность, приправленную затаенной мыслью ожидания грядущего. И здесь – все та же тишина перед вздохом.
Агапе. Филия и Строге.