Нью-Йорк. 1994
Знаменитая актерская студия Ли Страсберга прячется в узком переулке района Гринвич-Виллидж, в Нью-Йорке. В двух шагах от Юнион-сквер. Для начала я походила вокруг. Посидела в кафешках. Послушала студентов в спорах, на крыльце здания, потом посмотрела на их репетиции в крохотном парке и решила: нужно подготовиться заранее. Купила книгу прославленного педагога, из мастерской которого вышла целая плеяда звезд американского кинематографа – Мэрилин Монро, Марлон Брандо, Аль Пачино, Джастин Хофман и многие-многие другие, и с интересом погрузилась в новые для меня рассуждения о профессии. И что-то я ещё не совсем понимала по-английски, и с чем-то была абсолютно не согласна, и вот в таком странном настроении я пришла на вступительные экзамены в сентябре.
Я была готова что называется: “почитать”, как это принято в России. У меня был монолог Нины Заречной и немного русской поэзии, в хороших переводах. Однако после принятия документов и краткой предварительной беседы меня посадили в комнату с телевизором, в котором Ли Страсберг собственной персоной рассказывал о том, кто такой Станиславский и как он его любит. А ещё называл себя учеником великой русской школы, ну и говорил что-то ещё, пока не очень понятное.
Метод Ли…
Нью-Йорк. 1994
Я внимательно выслушала лекцию, вплоть до снега в конце кассеты, и погрузилась в размышления. Русская актёрская школа для меня – в первую очередь школа строгой логики. Такой подход защищает психику актёра, а выверенный рисунок роли позволяет держать профессиональную планку. Ведь не каждый день нисходит вдохновение, но ты должен выстроить линию внутреннего сценического действия от события к событию так, чтобы вызывать (для начала у себя) подлинные переживания. Для того и существует процесс репетиций. Актёр должен убедительно существовать, то, что зритель называет «играть», и ведь продолжать играть, и играть одно и то же на протяжении многих лет, и в любом настроении – это такая работа. А для того, чтобы создать полноценного героя, вовсе не обязательно уметь рыдать или биться в истерике, вызывая её по хлопку.
Педагоги школы Ли Страсберга проводят тренинги, благодаря которым, действительно, эмоции способны возникать у актёра по команде. Блестящая дрессировка! Иногда преподаватели и сами демонстрируют классу воистину – актёрские фокусы. По слову, по мановению руки они способны точно воспроизводить картины психофизических состояний – боли, холода, истерического хохота и так далее. Но для учеников Станиславского обязательно для начала знать, где родился твой герой, к чему он стремился, чего избегал, с чем столкнулся и что оставило в нём свой след. Актёру важно знать и что любит его персонаж, чем дорожит, что не приемлет. Интересно придумывать и мельчайшие его привычки, воспользовавшись лишь одной из которых можно создать убедительный образ. Вообще пьеса – это ведь лишь каркас, голая схема. Вся основная работа по воплощению ложится на режиссёра и на исполнителя. И нужно уметь придать линии поведения героя целостность, что называется, обнаружить «сквозное действие», «сверхзадачу», а ещё знать точно: «что я хочу», «чего добиваюсь» – в любой из моментов сценического времени. Не случайно «актёр» – от слова «акт», поступок. И важно замотивировать каждый из этих поступков, опираясь на мысль драматурга и режиссёрскую концепцию, на саму суть происходящего. А вот потом уже можно проявлять, через живые эмоциональные реакции, характер своего героя. И текст ведь может идти вразрез с переживанием – все точно как в жизни. И, кстати, самое интересное, когда предоставляется возможность обнаружить для зрителя так называемый «второй план», то, что герой скрывает от окружающих.
Забавно, что плохая пьеса не выдерживает вдумчивого режиссёрского и актёрского разбора; есть материал, который просто «разваливается» под руками, в то время как хорошая драматургия неподвластна времени. Оттого всё ставят и ставят определённое количество произведений, которые остаются неизменно правдивыми и волнующими. Мотивации действующих лиц пьесы бывают настолько ясны, что дают театру на протяжении веков возможность обращаться и обнаруживать всё больше трактовок заложенной в драматургии мысли. И самое увлекательное, что мне известно в актёрской профессии – это репетиция. Когда, опираясь на предложенную автором канву, ты разбираешься в поступках героя, продумываешь психологию, кропотливо создаёшь действующее лицо из его харАктерных жестов, отношения к жизни и, конечно, внутренних переживаний. И каждая яркая эмоция, это в первую очередь путь. Путь, который ты сам создаешь. Ты выстраиваешь этакую “внутреннюю лесенку”, по которой поднимаешься к каждому из драматических моментов и каждая из ступенек которой – реплика партнера, пауза, твой внутренний монолог или режиссерская мизансцена, дает тебе возможность достигнуть переживания.
Ли Страсберг предлагает один-единственный инструмент – это ты сам, как таковой. И верить тебе ни во что не надо – никаких тебе «предлагаемых обстоятельств» и нет «исходных событий». Ну какая разница, почему Каренина вышла замуж и как прожила до встречи с Вронским? Главное, что она сейчас хочет. Так что никаких размышлений не надо, нет никакого «разбора». Да и действия никакого нет. Ты как ты – переходишь от одного эпизода до другого, демонстрируя известные тебе переживания. И нередко при недостатке жизненного опыта – ну, например, не всякий из актёров кого-нибудь убил – эти твои состояния относятся к совершенно разным и разнесённым по времени моментам жизни, то есть такое существование получается рваным и неосмысленным. Тем не менее принципиальным в американском методе является именно это умение – обнаружить эмоциональное состояние персонажа и продемонстрировать соответствующее случаю своё на уровне физиолгии. И «находка» эта, или – в их терминологии – «персональный объект», лежит исключительно в твоей эмоциональной памяти.
Кстати, работа с аффективной памятью – единственное, что роднит такие разные школы. Только этот феномен Станиславский считал одним из множества инструментов актёрского мастерства и называл «живой памятью», а Ли Страсберг возвёл на этом фундаменте целое здание метода. Но возможно, его школа воспитывает исключительно киноактёров? В кино, где нередко первой снимают финальную сцену, а встречу героев – когда придётся, – самое оно! И, конечно, в кино их актерские фокусы выглядят весьма правдоподобно. Доказательством тому – величайшие выпускники. Но, на мой взгляд, эта система совершенно непригодна в театре. На русской сцене, в русской традиции – уж точно…
Нью-Йорк. 1994
Тут-то за мной и пришли. Пригласили пред очи приёмной комиссии. Я вошла в аудиторию, где сидели люди, которые искренне поинтересовались: что я думаю о новом для меня актёрском подходе и правда ли он так похож на русскую школу? Путаясь в словах на чужом языке, сначала медленно и разумно, а потом все горячечнее, я начала обличать этого проходимца Ли. Я гневно кричала: «И при чём тут наш Станиславский?! Им тут и не пахнет! Вы хоть отдаёте себе отчет в глубочайшем различии? Вы хоть представляете себе, что такое МХАТ? Не смешите меня! “Русская школа”! У вас совершенно иной метод! К нашему он никакого отношения не имеет!». Разошлась я не на шутку. Оставшиеся несколько минут я просто размахивала руками, окончательно растеряв слова и способность выражать свои мысли на чужом языке. В качестве реабилитации я закончила речь более вразумительно, но уже на русском. Потом подумала, что веду себя, наверное, странновато. На полуслове замолчала, поблагодарила за внимание и поспешила удалиться.
Когда я была уже у дверей, кто-то из комиссии меня остановил: «Девушка, далеко-то не уходите. Разрешите поздравить – вы приняты в нашу школу».
а вот немножко фотографий Нью-Йорка, в который я попала в самом начале 90-х
оч прикольный! такого больше нет
это неплохой фотограф: https://galessandrini.blogspot.com/2012/11/new-yorkers-and-street-scenes-1990s.html