Он долго выходил из воды и разговаривать начал со своей спутницей, которая оказалась за моей спиной, пока еще плыл по дорожке, которую ему дарило красное солнце опускаясь за горизонт.
- Коленям лучше! Лучше коленям-то! – весело заголосил он. Ты представляешь? Вот чудеса! Это все море! Он обернулся лицом к красному шару и громко рассмеялся. Подплыв поближе долго выбирался по камням, хихикал и что-то бормотал под нос. Его юркая фигурка то скрывалась в блеске моря, то вставала черным силуэтом на фоне солнца. Он подошел ближе и оказался бодрым старикашкой безо всякого точного возраста.
- А знаешь, не прав Фридрих! И тут он запулил очень длинную фразу по-немецки. Я почему-то сразу догадалась что он имеет в виду Ницше. - Бог не умер! Слышишь? Нет! Это он просто так говорил, понимаешь? На домашних насмотришься еще не то скажешь! Есть он Бог этот! Есть! Ты только посмотри красота какая! А я вот сейчас возьму, да и пойду по воде. К солнцу прогуляюсь. Он сделал несколько шагов вперед. - Вот веришь? Пойду и все тут! Помнишь как Христос говорил? Если веришь – пойдешь. Я – верю. Человек все может! И слышать и видеть он может на расстоянии. Растерял только все в суете в этой. Вот сегодня – я ведь обрадовать тебя хотел. Сумку с утра еще собрал, чтобы с тобой тут, на море. А ты думала так? Вот скажи думала что вместе здесь будем? Не верила ты. А я верю! А пойду по воде! Он расхохотался по мальчишески дерзко и звонко. И сразу резко посерьезнел. Ээээ… только ведь если увидят, как я тут гуляю - в клетку сразу посадят. Капиталист – он что твой бандит. Схватят, да ходить по приказу заставят. Прав ты в чем-то Фридрих. Да, в чем-то Фридрих все-таки прав. Он снова выпустил длинную цитату, которая прозвучала как страшное ругательство. Помолчал. Сел на камень.
- Смотри какой закат. Как не возрадоваться тут? И за моей спиной воцарилось долгое молчание. Слышно было только прибой. Иногда стрижей и далекие детские выкрики. Садилось солнце. Море чернело. Сумерки медленно опускались и в рощах древнего мертвого города заводили свою песнь цикады. Когда последний луч угас женский голос впервые за все время вымолвил: Давай. Пошли уже. Он сразу постарел на несколько сотен лет. Засуетился, зашуршал пакетами, потом тяжело поднялся и молча пошел за ней в сторону камней, по которым еще предстояло выбираться из крохотной бухты.